Владислав Блинов

Начало двадцатого столетия открыло для русской живописи стихию раскрепощенной жизнеутверждающей энергии цвета. Константин Коровин, а вслед за ним и мастера объединения «Бубновый валет» утверждали в своих полотнах свободу живописного исполнения как эмоциональный автограф художника, воплощающего в энергичном прикосновении кисти восторженное любование многообразием мира. Быть может, здесь и раскрылась та особенность русского варианта французского импрессионизма и сезанновской системы, которая отдает предпочтение не аналитически-пристрастному, а интуитивному, стихийному переживанию натуры через цвет и форму.

Работы Владислава Блинова наделены именно такой созидательной энергетикой живописной манеры, которую он открывал для себя словно впервые, в каждой новой своей работе. Представленные на выставке натюрморты и пейзажи различаются мерой пластического обобщения – форма может наделяться повышенной экспрессией, создавая собственное живописно-эмоциональное пространство, или оставаться в границах, «заданных» объектом изображения. Так, гигантские тыквы, написанные столь же крупными, густыми сочными осязаемыми мазками, слово набухают на наших глазах и пытаются раздвинуть отведенное им пространство – а в «Натюрморте со снопом» оно, напротив, кажется разделенным на крупные ячейки, в которые «вложены» предметы крестьянского быта.

Так же разложены в ряд яблоки на скамейке – круглые формы даров природы образуют четкий и ясный ритмический рисунок, как бы утверждающий плоскость холста. А «Натюрморт со ступкой» наполнен музыкальными, громоподобными цветовыми аккордами. Здесь, в самом деле, можно говорить об удивительном даре художника – чувствовать мелодию цвета, как правило, праздничного, мажорного, или напряженного, заключающего в себе скрытый драматизм. Это ощутимо и в деревенских пейзажах художника, где и снеговые шапки, и кроны деревьев напоминают волны, всколыхнувшие поверхность холста.

С другой стороны, у Блинова есть полотна, отмеченные особой тонкостью, даже хрупкостью линейного рисунка веток черемухи, рябины, тополиных листьев...

Эти натюрморты приоткрывают иную грань дарования мастера, которая заметна и в его камерных портретах. Несмотря на то, что Блинов и здесь прибегает к излюбленной свободной, раскрепощенной манере письма, мы отмечаем, прежде всего, особую духовную сосредоточенность каждого из героев. И скульптор, запечатленный в момент работы, и циркачи, и мальчик в нарядном костюме не позируют и не обращаются к зрителю – они пребывают в своем духовном пространстве, созданном, опять же, средствами самой живописи. В самом деле, у Владислава Блинова красочная субстанция позволяет передать подвижность и изменчивость натуры даже в совсем небольшом ее фрагменте, ограниченном картинной рамой.

Упоение материальной, вещественной стороной зримого мира, в самом деле, подключает художника к великой и плодотворной традиции, когда-то соединившей достижения реализма и авангарда и ставшей столь востребованной в искусстве Ленинграда и современного Петербурга.
Руслан Бахтияров
Кандидат искусствоведения, сотрудник  Государственного Русского музея